использование материалов разрешено только со ссылкой на ресурс cossackdom.com

   А.Н. Малукало

Реформы середины XIXв. на Кубани глазами современника:

 возможности культурно-семиотического анализа

Взаимосвязь всех социальных явлений сегодня очевидна. Однако эта связь никогда не носила столь глобального характера, как в XX в. Последнее десятилетие оказалось весьма сложным для историков, как впрочем, и для других обществоведов. Основой советской исторической науки был исторический материализм. Несмотря на ряд недостатков, это была сильная в теоретическом и методологическом смыслах база, опираясь на которую историки добились, несомненно, выдающихся результатов. В период борьбы за демократизацию и либерализацию российского общества эта система взглядов была дискредитирована, и в последнее десятилетие наблюдался активный поиск  новых подходов к изучению исторической и современной действительности. По всей видимости, закономерными были попытки «возрождения» давно устаревших теоретических построений, типа «экономического либерализма», «рационализма» и проч., однако параллельно интенсивно развивались новые направления, в основном позаимствованные у западной науки.

Сегодня, как нам представляется, прослеживаются две противоречивые тенденции. С одной стороны, в целом увеличивается положительный объем знаний о социуме, что приводит к дроблению обществоведческих дисциплин. С другой – все более широкое распространение приобретают междисциплинарные исследования, и появляются новые направления, находящиеся на стыках гуманитарных дисциплин. Противоречие чисто внешнее, поскольку в первом случае сложность и многообразие социального бытия обуславливает необходимость конкретизации объекта и предмета исследования и поиск адекватного метода. И в этом случае искусственная «препарация» помогает выделить сущностные характеристики изучаемого явления. Обратная сторона медали - объяснительная и прогностическая составляющие сводятся к минимуму по вполне понятным причинам.

Именно эти составляющие сегодня наиболее востребованы обществом, особенно в области прогнозирования, моделирования и разрешения конфликтов всех типов и уровней. Поиск ответов на вопросы «почему?» и «что будет?» приводит к необходимости изучения действующего субъекта в его целостности, во всем многообразии его взаимоотношений с самим собой и окружающей действительностью. Способность «классической» истории к объяснению, а значит и прогнозированию поставлена под сомнение.[1] На первое место выходит изучение мотивов, поведенческих императивов субъекта в истории (личность или социум как коллективная личность), а значит – психологизация истории.

Данная тенденция, на наш взгляд, довольно логично вписывается в общую парадигму развития гуманитарной мысли. Развитие философии, которую мы рассматриваем как общетеоретический источник гуманитарной мысли, довольно точно отражает эту тенденцию. Античность отдает субъекта во власть богов и судьбы, ее идеал – безмятежность и созерцательность. Средневековая схоластика эмоциональна, но за божественным проведением не видно субъекта. Философия нового времени в качестве субъекта рассматривает обезличенные государство и общественные силы, растворяет личность. И лишь современная западная философия стала ориентироваться на личность, стала глубоко психологичной (экзистенциализм, фрейдизм, постмодернизм). Эта тенденция стала возможной благодаря развитию самосознания личности и общества, углублению рефлексии и саморефлексии, отражающиеся в развитии психологии и психологизации науки (социальная психология, этнопсихология, психоистория и др.).

История изучения психологии больших социальных групп насчитывает полтора столетия. Э.Дюркгейм, Г.Тард, Г. Лебон во Франции, Г.Спенсер в Англии, Н.К.Михайловский, К.Д.Кавелин, Г.В.Плеханов, Г.Г.Шпет в России, В.Вундт, Г.Зиммель в Германии, Э.Росс, А.Смолл, У.Томас, Л.Уорд в США, а так же ряд современных исследователей плодотворно продолжают заниматься данной проблематикой. Учитывая вышесказанное,  совершенно очевидна актуальность и необходимость историко-психологических исследований, в том числе на региональном материале.

Объектом наших исследований является кубанское казачество в пореформенный период. С середины XIXв. до начала первой мировой войны российское казачество в целом, Кубанское казачье войско в частности подверглись значительным преобразованиям, оказавшим огромное влияние практически на все стороны жизни казаков. Однако до сих пор вне поля зрения исследователей оставались мотивы непосредственных разработчиков и исполнителей реформ, восприятие преобразований казачеством, их ожидания и чаяния. Такой подход к восприятию действительности более характерен для писателей и дипломатов, но именно так мы зачастую находим более реальное объяснение событиям. Личный опыт подсказывает, что наши поступки и решения далеко не всегда определяют некие «объективные обстоятельства». И если признать наличие таких закономерностей, то справедливым будет признание того, что «…наши действия непосредственно обусловлены не ими, а нашими представлениями о событиях и их связи».[2]

В 1860г. было создано Кубанское казачье войско и новая административная единица – Кубанская область, с дальнейшим введением в ней гражданского управления. Обычно данная реформа объясняется необходимостью «… совершенствования организации северокавказских казачьих объединений» на завершающем этапе Кавказской войны.[3] Попытаемся обратиться к точке зрения современников и непосредственных участников событий. Для кавказского чиновничества было характерно восприятие особого положения (в смысле организации управления и внутренней жизни) казаков как явления нетипичного, нехарактерного и неприемлемого для государственного организма. Данная позиция весьма красноречиво выражена начальником главного управления наместника бароном Николаи, который, характеризуя административное устройство Кубанской и Терской областей, указывал, что «… смешение начал администрации и суда не могло не представлять значительных неудобств, составляя положение, очевидно, только временное и переходное (курсив мой –А.М.)».[4] 

Таким образом, стремление чиновников к унификации и единообразию очевидно. С другой стороны, российской общественности был показан облик черноморцев как некой общности совершенно отдельной от русского народа (что было недалеко от истины –А.М.). Так российский офицер, прибывший на Кавказ в 1861г., Венюков М.И. писал: « В бывшем Черноморском войске, состоящем из малороссиян и хранящем предания Запорожской сечи, эта отдельность принимает вид национальности и выражается нерасположением к иногородцам, которых казаки недружелюбно называют  москалями».[5] 

Естественно, эти настроения были известны местному начальству, вызывали опасения. Граф Н.И. Евдокимов в 1863г. «… вследствие вновь замеченных в Черномории стремлений к отдельности и влияния этих стремлений на ход администрации …» возбудил вопрос «… безотлагательного перенесения административных учреждений Кубанского казачьего войска из Екатеринодара…».[6] Правительство, осуществляя реформы,  рассчитывало на сближение в будущем казаков и иногородних, в то время настроенных враждебно.[7] Указанный Венюков М.И. считал необходимым, «…чтобы слияние это было не только административное, но проникло в самый быт казаков».[8]

Конечно, казаки стремились сохранить существующее положение вещей, апеллируя к полученным ранее грамотам от государей. Особое противодействие вызвали проекты переселения казаков за Кубань. Именно эти события, как нам представляется, привели к неприятию Н.И.Евдокимова со стороны казачества, и пристрастному отношению графа к черноморцам. Проект  кн. Барятинского предполагал переселение целыми станицами, на что черноморцы ответили  категорическим отказом. Барилко И.Г.  дает интересное описание событий, связанных с переселением. Н.И.Евдокимов решает лично приехать в Екатеринодар и уговорить казаков переселяться. Ему была отведена квартира в доме Посполитаки, в назначенный день собралась старшина – генералы, штаб- и обер-офицеры, музыканты. Здесь проявилось в полной мере отношение к казачеству, характерное для не казачьей администрации. Граф прибыл уже будучи не в духе, немедленно пригласил молодых офицеров и принялся убеждать в необходимости переселения для пользы самих казаков, государства и умиротворения Закубанья. После решительного отказа Евдокимов вспылил и приказал арестовать офицеров и посадить на гауптвахту. После этого для беседы были приглашены старики и старослужащие, которые в свою очередь решительно отказались переселяться, да еще и упрекнули графа, что вопреки его победным реляциям Закубанье считать окончательно покоренным нельзя (здесь автор излишне корректен. Венюков М И. рассказывает, что казаки упрекали кавказское начальство в том, что они «бабами и ребятишками» хотят Закубанский край завоевать[9]). Такой поворот событий «взволновал» графа Евдокимова и он, захватив доктора Рымашевского, уехал в Ставрополь. Там он донес кн. Барятинскому, а тот в свою очередь Александру II, что «…де между черноморскими казаками бунты и неповиновение».[10] 

Конечно, в памяти казаков Н.И.Евдокимов остался в неприглядном виде. Е.Д.Фелицин в юбилейном издании к 200-летию войска вообще не дает его биографических данных, хотя согласно приказу кн.Барятинского о создании Кубанского казачьего войска Н.И.Евдокимов некоторое время формально был наказным атаманом нового войска. Ф.А.Щербина крайне невысоко оценивал его организаторские способности, говоря так: «Колонизация началась с восточной стороны кубанских предгорий и, попав в крайне неумелые руки главного распорядителя графа Евдокимова (курсив мой – А.М.), на первых же порах встретила серьезные препятствия со стороны того населения, которым решено было колонизировать Закубанский край».[11] С другой стороны, может быть, именно по причине этого противостояния граф относился с непониманием к желаниям казаков, и неприятие их стремлений приводило даже к появлению проекта переноса столицы.