использование материалов разрешено только со ссылкой на ресурс cossackdom.com

Д.В. Сень (г. Краснодар)

Дискурс империй, казачество и региональные особенности управления

Россией пограничными территориями: «Фанагория–Черномория–Кубань»      

         (конец XVIII в. – середина XIX в.)

Заявленная проблематика имеет отношение к дискурсу империй по нес­коль­ким основаниям: во-первых, невозможно говорить об истории  империй, не обращаясь к контексту управления этими империями (любых типов) своими границами, что является, по мнению А. Рибера, одним из важнейших факторов долговечности имперских образований. Во-вторых, А. Рибер указывает на то обстоятельство, что конфликты, участниками которых являлись ка­заки – люди с «сомни­тель­ной политической лояльностью», не могли не вли­ять на спо­соб­нос­ть импе­рий управ­лять своими границами. Другой видный западный ученый, А. Кап­пе­лер, рас­суж­дая о типологии методов интеграции в состав России новых тер­ри­то­рий, указы­вает на зави­­симость таковых от отличий экономики, социаль­ной струк­туры, поли­ти­чес­­кого порядка, культуры и религии новых областей и их населения от Рос­сии и русских и, что немаловажно, уровня (степени) оказываемого ей, Рос­сии, сопротивления, в т.ч. естественно, со стороны казачества. Наконец, М. Ходарковский, характеризуя пограничную политику Рос­­сии, указывает среди семи пунктов всего многообразия стратегий на два, имеющие отношение к фактору роли казачества, причем, что примечательно, он оценивает значение этой роли с позиций «фактора риска».                     

В конце XVIII в., по итогам Русско-турецких войн второй половины XVIII в. Крымс­кое ханст­во было ликви­дировано, и Ма­ни­фестом 8 апреля 1783 г. империя об­ре­ла, в частности, «остров Таман и ку­банс­кую сторону». Впрочем, до Ясского мирного договора 1791 г. ситуация в Северо-Восточном Причерно­морье была настолько неустой­чивой, что можно говорить о преобладании воен­ных методов в политике инкор­порации этих земель в состав империи над всеми другими. Подчеркнем, что обозначенная выше территория являлась не только «кон­такт­­ной зоной», но относилась к числу «горячих точек» евро­азиатс­ких границ, сложных пограничных зон, где, по мнению А. Рибера, три или более имперские державы соперничали друг с другом. По классификации уче­ным гео­г­ра­фического местоположения этих зон, казачество можно приз­нать актив­ным «игроком» на геополитическом про­странст­ве Причерноморс­кой степи (где со­пер­ничали Россия, Речь Поспо­литая, Османская империя) и Кав­казского узла (где сталкивались Османская, Иранская и Российская импе­рии). На всем этом громадном пространстве казаки пресле­до­ва­ли неред­ко свои собственные инте­ресы, формы выражения которых зачас­тую лишь внеш­­не соответствовали ин­те­ресам Российского госу­дарст­ва. Бо­лее того, в развитии про­цесса покорения казачества царизму сле­ду­­ет приз­нать значи­тель­ное влияние прагматизма ка­зачь­их лидеров, рассчи­ты­вав­­ших на полу­че­­ние политических и материальных выгод от этого; следо­ва­тель­­но, исконная преданность каза­ков России, Империи, идеям обороны рос­сийс­ких границ, защиты веры православной – во многом миф, политический конст­рукт, за­частую да­ле­кий от настроений в среде рядовых казаков. Империя отвечала взаимностью, безжалостно используя казачество в интересах государства, мало сообразуясь с проблемами рядовых казаков, которые регулярно пересекали государственную границу – реку Кубань, находя покровительство в турецкой Анапе и даже принимая мусульманство.        

 Сталкиваясь с многочисленными фактами нелояльности казаков в погра­нич­ном пространстве, имперские власти искали и другие, более изощренные методы управления новоприобретенными владениями, обратившись, в частнос­ти, к практиками «препарирования» исторического прошлого региона. Ученые отмечают, что в своих интересах государство придает прошлому нужный мону­мен­тальный облик, «взы­вает к пора­жа­ю­щим воображение архетипам, осущест­вля­ет дидакти­чес­­кие ма­нипу­ля­ции с прошлым и всемерно использует его как мощный мо­би­лиза­цион­ный фактор» (Schwarcz, 1994). Несомненно также, что то­по­ни­­­мичес­кую поли­ти­ку госу­дарст­ва (о которой и пойдет ниже речь)  наряду с возведением памятников, празд­­­нова­нием исто­ри­чес­ких дат и пр. можно вклю­чить в список дейст­вен­ных мето­дов «нацио­на­ли­зации масс» (по Дж. Мос­се), в ре­зультате чего сти­ра­ет­ся одна память и зак­ре­пляется другая.

Безусловно, на протя­же­нии веков ногайская «Ку­бань» ас­­со­­циировалась в сознании жителей России с «нечистым» прост­ранст­вом, ис­точ­­ником бед и стра­да­ний православного люда. Следователь­но, пе­ред имперс­кой властью стояла на­сущ­ная задача – изменить представле­ния о ре­гио­не, демо­гра­­фический облик которого был существенно трансформи­ро­ван. На­ше предположение (рабочая гипотеза) заключается в следующем: инкорпо­рируя юридически и ад­ми­нистра­тив­но новое приграничное пространст­во в им­перскую систему, царизм созна­тельно пошел на масштабное переимено­ва­ние «региона», поскольку «цент­раль­­ный топос» управления здесь своими грани­ца­ми Россия еще не выработала (не го­воря уже о продуманности и мно­гообра­зии форм процесса управления по М. Хо­дарковскому). Освоение «но­вых» зе­мель нельзя было начи­нать, оставляя без внимания кон­текст «ста­рых» (освя­щен­­ных традицией приме­не­ния самыми раз­ными истори­чес­кими ак­то­рами) ис­то­­ри­ко-географических пред­став­лений об этих землях, как о «Кубани». Позво­лим утверждать, что конструирование (пу­тем номини­ро­ва­ния) нового воображаемого пространства (пог­ра­­­нич­но­го, не­дав­но – чужого!) мож­но отнести к числу метод и спо­собов уп­рав­­­ле­ния, а также форми­ро­вания новой идентичности новых насель­ников это­го «ре­ги­о­на».

Переходя к анализу практик имперских властей на этом поле разго­ра­ю­щихся «войн памяти», следует подчеркнуть, что, анализируя некото­рые ас­пек­ты дискурса им­пе­рий, начиная с со­бы­тий XVIII в., автор считает необходимым затро­нуть вопрос об изуче­нии «воображаемых сообществ», «воображаемого прост­­­ранства», «ментальных карт». Делается это для того, чтобы пока­зать ми­фо­­логическую природу многих утверждений о природе рос­сийс­кого при­сутст­­вия на Северо-Западном Кав­казе, начиная со времен пере­се­ления сюда чер­но­мор­с­ких казаков. Особенно важно это сделать сейчас, когда период рубежа XVIII–­XIX вв. многие ученые-регионоведы упорно пытаются объявить началом Зо­ло­того века в истории региона, а в казаках найти «культурных героев», му­жест­­венных «первопредков», объявив местное казачество, по сути, ab ovo регио­наль­ной истории.      

По спра­вед­ли­вому замечанию А.И. Миллера, в подавляю­щем большинстве ис­сле­­до­­ва­ний способ воображения региона не объясняется сколько-нибудь чет­ко и подробно, а историки убежде­ны, что «выбранные ими границы региона "ес­тест­венны", а не являются плодом их собственного или заимствованного у по­­ли­­тиков про­странст­венного вообра­же­ния». Ситуация усугубляется тем, что многие иссле­дователи искусствен­но вычленяют в госу­дарст­ве некий ре­гион, ретро­спек­тивно используя такие современные границы, которых рань­­ше не существовало. Отсюда нередки заявления, что «тради­ци­он­но называют Ку­банью», оказывается, земли ЧКВ, а затем территорию Ку­банс­кой области и Черно­морс­кой губернии.  Между тем номинация «Кубань» оказы­ва­­ется образчиком такого вообра­жае­мого пространства, которое было вызвано к жизни имперскими «войнами памяти», необходимостью управле­ния российским ца­риз­мом новыми окраинны­ми зем­ля­ми лишь во второй половине XIX в. В более ранний же период российского присутствия в регионе этой номинации была объявлена своеобразная война, невольным участником которой оказалось и черноморское казачество.

Привычное нам слово Кубань (при­ме­нительно к описанию границ именно российских владений на Западном Кавказе, начиная с конца XVIII в.) дос­та­точно противо­речиво входит как в бюрократи­ческий («книж­ный») дискурс, так и «фолк­-дис­курс». Несомненно, что разные поко­ле­ния как мест­ных жителей (и ученых в т.ч.), так и сторонних (но заинтере­со­ван­­ных) лиц империи вкладывали раз­ный смысл (географическое наполнение), упо­треб­ляя данный термин. При этом крайне интересно, что наименование опреде­лен­ного региона «Кубанью» случилось много раньше вхождения западной части Кав­каза в состав России, а затем это наименование временно исчезло. Во мно­гих документах, как мини­мум, XVIII века, мы встречаем прямое указание на обозначение земель Право­бе­реж­ной Кубани (входившей тогда и много раньше в состав Крымского ханства) именно как Кубани.

Конструируя новую этногенетическую историю региона, имперские власти невероятно гибко подошли к символическо­му использованию в данных целях возможностей «нового» для региона ка­зачь­его фактора. Можно согласиться с мет­ким замечанием О.В. Матвеева о том, что «смена  названия войска (с Запо­рожс­кого на Черноморское (в вариациях). – Д.С.) – симво­лический ритуал. Наименование… выбиралось не только ради "ушам при­ят­ного прозвания", но и для приобретения качеств, обозначенных новым име­нем». Дальше же власть столк­нулась с рядом новых актов проявления нелояльности черноморского проб­лем, в т.ч. вызванных событиями Пер­­сидс­кого бунта – вслед за чем наиме­но­­вание «верные» у ЧКВ было безжалостно отобра­но. Впрочем, и в бюрокра­тическом («книжном») дискурсе новое имя нового войс­­ка приживалось с трудом: в документах Государственного архива Краснодарского края мы встре­ча­ем даже такие «эк­зотические» варианты, как «верное Запорожское войско» и «Войс­ко верных запорожских казаков».

Что касается номинации «Кубань», то на ее употребление было наложено табу по принципу «казнить нельзя поми­ло­вать». Земли «той» («другой», «чу­жой», «неистинной») Кубани были теперь объяв­­­ле­ны территорией Фанагорийс­кого острова «со сею землею, лежащею по пра­­вой стороне реки Кубани от устья ее до Усть-Лабинского редута…». Как результат – обозначение Кубанью заня­тых ЧКВ земель Крымского хан­ства почти исчезает из употребления, хотя от­дель­ные «бреши» использо­ва­ния «та­буированной» номинации мы встречаем, как на картах, так и в дело­про­из­водственной документации.

Не доверяя вполне ЧКВ как социуму, лояль­ному верховной власти, царизм апеллирует пока в своих практиках выстраи­вания  воображаемого пространства, однако, не к акту создания войска и сакра­ли­зо­­ван­ному пожалованию ему земель (что открывает наступление новой эры в ис­тории «региона» и актуализацию космологической модели восприятия вре­ме­ни, а к временам  Боспорского цар­ст­ва и Тмутараканского княжеств, на что никто из  ученых ранее внимания не обращал. Вероятно, в первом случае речь идет о неких символических отголос­ках т.н. «греческого проекта» Екате­рины II, во втором – указывает на замысел властей обосновать очередное, исто­ри­чески законное появление Руси-России в Северо-Восточном Причерноморье. Не­даром в российском бюрократическом («книжном») дискурсе конца XVIII в. весь­ма быстро замелькал «Фанагорийский остров», символическая геогра­фия которого охватила не только земли Таманс­ко­го о-ва, как исторической части Азиатского Боспора.

В конце XVIII в. Павел I инициировал создание на Юге России Новорос­сийской губернии, в состав которой вошла и «Земля Войска Черноморского» (она же – Черномория), сначала вошедшая в пределы Ростовского уезда, а затем сос­тавившая самостоятельный Фанагорийский уезд. В начале правления Алек­сандра I Новороссийская губер­ния была расчленена на три новых, и Черномория вошла в состав Таврической губернии, причем уезд Фанаго­рийс­кий, числивший­ся теперь «за ней», преобразован отныне в Тмута­ра­канский. Что касается «тму­та­­ра­канс­ких практик» именования новых владений импе­рии на Западном Кав­казе, то свою предысторию они также имеют в «веке золо­том Екатерины». При­ме­­ча­тель­но, что к находке Тмутараканского камня, например, рос­сий­с­кие галл­ломаны отнеслись с большим подозрением, ибо полагали, что с «его по­мощью Россия хочет до­ка­зать справедливость своих притязаний на эту терри­то­рию». Правительство уже Александра I (не достав ли при этом «из-под сукна «пав­ловс­кий проект»?) с вниманием отнеслось к перспективе переимено­вания «ту­рецкой» Тамани в Тмутаракань, но, по неизвестным пока причинам, такой указ не был подписан. Впрочем, подобного рода практики все-таки нашли опре­деленное претворение в жизнь, поскольку из журнала дневных заседаний Войс­ковой канцелярии от 5 октября 1804 г. следует: «… на основании указа Се­на­та, состоявшегося по именному Его Императорского Величества указу минув­шего октября в 8 день прошлого 1802 г. именуется здешний край Тму Тара­ка­ном».

Впрочем, дальнейшая история показала, что империи не­об­ходимо было счи­тать­ся с мнением нарождающейся местной элиты, утвер­жде­нием новой реги­о­наль­ной идентичности – «черноморские казаки» и распростра­не­нием но­ми­на­ции «Чер­номория» (вероятно, от «от имени» Войска) в массовом дискурсе. Под­черк­нем, что сами казаки упорно не называли местные земли «Кубанью» и даже но­ми­нация Черномория не сразу завоевала, например, поле книжного дис­кур­са. Впро­чем, новая история региона уже писалась, причем по заказу войсковых ка­зачьих структур. И снова мы наблюдаем полнейшее отсутствие заинтересо­ван­ности в обращения к «кубанскому прошлому» в истории региона, хотя изредка об этом «старом» названии вспоминали. Например, в предписании начальника штаба отдельного Кавказского корпуса и.о. наказного атамана ЧКВ Н.С. Заво­довс­кому (1834 г.). встреча­ем­ся с указанием «составления истории Черноморс­ко­го войска со времени поселения оного на Кубани». Распоряжение было вы­пол­нено и на свет появился первый исторический труд по истории региона (по времени его вхождения в состав России) – «Исторические записки о Войске Черноморском» Я.Г. Кухаренко и А.М. Туренко. Механизм местного историо­пи­сания получил новый импульс, поскольку несомненно прав ученый М. Грох, пи­савший, что национальная идея сначала выковывается интеллектуалами, а за­тем проникает в массы. Несомненно, через книгу казаки-черноморцы учились быть черноморцами, жителями Черномории, участвуя тем самым в масштабных практиках создания новой региональной идентичности. Заодно, кстати, «науча­ясь» мифологеме о генетической связи черноморского казачества с Запо­рожьем.   

И только в 1860 г. номинация Кубань была «реабилитирована», причем на этот раз снова речь шла об имперской  выгоде, а не о пользе Черноморского вой­с­­ка – указ­ом императора Александра II Черномория вместе с новозавоеван­ны­ми землями на Западном Кавказе была преобразована в Кубанскую область, а само войско стало именоваться Кубанским казачьим войском. По мнению ряда исследователей, сделано это было для того, чтобы сломить замкнутость, сослов­ную обособленность черноморцев, не отвечавшие реалиям империи вре­мен от­ме­ны крепостного права и, что особенно важно, в целях развития «граж­данст­вен­ности в казачьем населении».                         

Итак, подобные практики конструирования воображаемого прост­ранст­ва сви­де­тельствуют, с одной стороны, что имперские методы управления погра­нич­­­­ны­ми территориями (уверенно сочетающие в данном, оговоримся, ре­аль­ном опыте истори­чес­кую и космологическую модели восприятия времени) иг­рают огромную роль в констру­ировании новой социальной памяти, используя мани­пу­ляции с прошлым  в качестве мощного мобилизационного фактора. С дру­гой стороны, в результате конструирования «воображаемой географии» по­яв­ляются «воображаемые сообщества», которым сопутствует не только чувство укоренен­нос­ти на «этнической земле», но и проявления этнонацио­на­лиз­ма в поле конфлик­то­генных ситуаций.