использование материалов разрешено только со ссылкой на ресурс cossackdom.com

Д.В. Сень (г. Краснодар)  

Казаки-некрасовцы: некоторые аспекты адаптации на территории Крымского ханства в XVIII веке    

 Появление в пределах Крымского ханства (Правобережная Кубань) отряда донских казаков, руководимого И. Некрасовым и некоторыми другими сподвижниками К.А. Булавина, в конце августа – начале сентября 1078 г. стало свершением плана, заранее подготовленного на Дону[1]. Подчеркну, что такого рода намерения подспудно вызревали в среде донских казаков еще раньше – на протяжении всего XVII в. И поэтому неслучайной видится автору реализация донскими казаками уже в XVII в. их угрожающего для Москвы тезиса о готовности перейти на сторону «врагов христианства». Так, еще в 1626 г. донцы, недовольные утеснениями со стороны Михаила Романова и царской администрации в Астрахани, заявили о своей готовности уйти «в турского царя землю и учнут жить у турского царя»[2]. А в кон­це 1680-х гг. предста­ви­тели донс­ких старообрядцев вновь заговорили о том, что «…у нас-де свои горше Крыму… лучше-де ныне крымской, нежели на­ши цари на Москве»; «если роззорят Крым, то-де и… им… житья не будет»[3]. Представляется, что говорить о приоритете в этих словах одной лишь вербальной провокации говорить не приходится – данный тезис казаки реализовали на практике в пределах 2–3 поколений еще до восстания К.А. Булавина, со времен которого до нас дошло едва ли не самое громкое заявление донцов об их готовности сменить подданство. В мае 1708 г. казаки-булавинцы писали кубанским казакам следующее: «А есть ли царь наш не станет жа­ло­вать, как жа­ло­вал от­цов наших дедов и прадедов, или станет нам на реке ка­кое утеснения чинить, мы Войском от него отло­жим­ся и будем ми­лос­ти про­сить у вышнего творца нашего владыки, а также и у турского ца­ря…»[4]. Кроме того, булавинцы пытались на­ла­­дить связи через кубанских ка­­­­­зак­ов не толь­ко с турецкими властями в Ачу­еве, но и са­мим султаном Ахме­дом III, проз­рач­но намекая на возможность своего пе­ре­хода в ту­рец­кое подданство. Содержание данных кейсов позволяет уточнить вывод ученых о том, что до Булавинского восстания история не знала слу­ча­ев, что­бы донские казаки «вмешивали турок в свои отношения с царс­кими влас­­­тями и пытались привлечь их на свою сто­ро­ну, хотя и в первой половине XVII в. на Дону иногда говорили о возмож­ности сво­­его ухода с "реки"»[5].

Вскоре за казаками И. Некрасова, перешедшими Дон под Нижним Чиром на «ногайскую сторону» и далее на Кубань, была организована погоня. О необходимости ее организации писал мурзам Аюки-хана и калмыкам кн. В.В.Долгорукий, обратившись с тем же вопросом и к кн. П.П.Хованскому. Непосредственными же исполнителями данного повеления стали калмыки, которые вернулись вскоре ни с чем и заявили, что-де «в вид тех воровских казаков нигде не угнали»[6]. Вторая очередь погони, насчитывавшая 1000 человек, также успеха не принесла. Донося об этом в Приказ Казанского дворца в сентябре 1708 г., князь П.П. Хованский не без основания и вослед словам В.В. Долгорукого отмечал: «А знатно, что они ушли на Кубань или на Аграхань»[7].

Правда, при анализе событий, предшествовавших переходу казаками Дона, автора данной статьи насторожило одно обстоятельство: почему вместе с боеспособными мужчинами, якобы (в свете традиционной в историографии трактовки данного сюжета) двигавшимися на помощь осажденным «есауловцам», находились члены их семей, а также имущество? Мог ли этот фактор оказать сколь-либо существенную помощь при явно неотвратимом столкновении с царскими карателями? Ответ, как видится, будет отрицательным и спустя годы после того, как данное рассуждение впервые было высказано мной несколько лет назад. Тогда парадокс данного суждения состоял в следующем: Нижний Чир был последним (или близким к тому) местом сбора всех казаков (и, соответственно, их близких), намеревавшихся бежать на Кубань и не идти на выручку своим собратьям к Есаулову городку. Скорее всего, дело обстояло именно таким образом – на Кубань надо было уйти любой ценой; сотням казачьих семей удалось спастись от расправы; не был также схвачен ни один влиятельный соратник К.А. Булавин их числа прочих предводителей повстанцев – ни И. Некрасов, ни И. Павлов, ни И. Лоскут, ни С. Беспалый.  

Подчеркну, что гарантий безопасности никто тогда казакам дать не мог, начиная от правившего тогда в Крыму Каплан-Гирея до «старых» кубанских казаков, в недавнем прошлом – также выходцев с Дона[8]. Поэтому риски пребывания на территории кубанских владений хана для казаков были весьма высокими – а это лишний раз подчеркивает остроту происходивших несколько ранее на Дону событий, степень непримиримости сторон. К слову сказать, факт надругательства над телом погибшего К. А, Булавина, совершенного по приказу Петра I, может быть интерпретирован с тех же позиций, а именно: с точки зрения царя совершенно «разумно» было лишить упокоения душу врага, расчленив его тело на части. Адаптация казаков-некрасовцев началась, несомненно, с преодоления  психофизических последствий того шокового, надо думать, для них  перехода на Кубань, обостренно воспринимавшейся при том необходимости найти убежище для укрытия. События и обстоятельства этого процесса – малоразработанный аспект изучения истории формирования кубанского казачества на территории Крымского ханства в XVIII в. Часть вопросов уже получила освещение в других работах автора, часть – нуждается в дополнительных изысканиях. Не в последнюю очередь ответ на обозначенные выше проблемы зависит от ответа на вопрос о статусе пребывания казаков на Правобережной Кубани, их ответственности за свои антироссийские действия не как беглецов, скрывающихся и от власти ханов, но, напротив, как людей, отдававших себе отчет в невозможности столь широких маневров вне признания факта своего подданства по отношению к Гиреям?

Весь корпус материалов, которыми располагают ныне исследователи, позволяет утверждать, что свой выбор казаки И. Некрасова сделали весьма быстро и добровольно, думается, не без участия первых кубанских казаков, снискавших себе защиту и покровительство со стороны Гиреев уже в конце XVII в. Автор уже писал о временном пребывании группировки И. Некрасова в Закубанье примерно до начала 1712 г., когда, например, И.А. Толстой писал на основании оперативных данных о том, что «воры и изменники Игнашка Некрасов с товарыщи и доныне живут за Кубанью близ Черкес в юрте Аллавата мурзы»[9]. Новые данные позволяют уточнить локализацию этого района, что может оказать помощь исследователям в решении ряда вопросов, связанных с изучением адаптационных практик казаков на территории Крымского ханства, их отношением к возможностям своего безопасного (а отсюда, следовательно – для дальнейшего) пребывания в регионе. Об идеализации отношений с ногайцами говорить не приходится – так, некий казак, присланный с Кубани от вора Некрасова», показал, что «хотят их Кубанские владельцы выслать вон»[10]. А в расспросных речах некрасовских казаков, например, за октябрь 1710 г., содержатся сведения о шаткости положения на Кубани находящихся «во власти крымского хана» сторонников И. Некрасова[11]. Итак, по уточненным данным (прежде всего на основании обращения к работам В.Н. Сокурова[12]) можно полагать, что Аллават-мурза – это Аллакуват-Семиз (Толстый), закубанский ногайский князь Ураковской ветви потомков Касая (Малые ногаи), внук Хорашая Уракова, и юрт этой части ногайцев еще в XVII в. находился на левом берегу Кубани при р. Лабе. В начале XVIII в. он был лидером наврузовцев, которых ученые даже второй половины XVIII в. локализовали «по левой стороне Кубани при реке Лабе» (И. Георги, 1799 г.). О том же свидетельствуют архивные документы: еще в 1762 г. при анализе руководством Войска Донского тогдашней ситуации на Кубани упоминаются кочующие вверх по Лабе аулы, называемые «Наврюз Улу»[13].     

Для ученых это тем более важно, что именно татарам Казыева улуса хан приказал в свое время помочь первым кубанским казакам строить городок в междуречье Кубани и Лабы[14]. Следовательно, можно уверенно говорить, что место своего пребывания группировка И. Некрасова избрала в районе исторического проживания первых групп кубанских казаков, выходцев с Дона, где, как известно, таковые к данному времени уже не проживали, массово переселившись оттуда в Копыл, а затем на Тамань. Этот факт – направление пути некрасовцев, скорее всего, к этому городку, является еще одним, правда, косвенным, подтверждением вывода автора[15] о близости земляческих (религиозных?) связей казаков И. Некрасова и «старых» кубанских казаков, просивших, кстати, в 1709 г. крымского хана не выдавать России этих «новых» казаков. В любом случае Игнат Некрасов сумел найти тогда для своего отряда самое безопасное место – на окраине Крымского ханства, в землях наврузовцев, какая-то часть которых, конечно, могла выражать недовольство очередным появлением казаков в этих землях.

Именно эта защищенность, пусть и не вечная, позволила, вероятно, развернуть И. Некрасову и его сподвижникам развернуть масштабную работу по агитации к уходу на Кубань казаков с Дона, а также избегнуть обострения ситуации возможной их выдачи Девлет-Гиреем II, который заявил российскому посланцу Василию Блеклому: «… что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему (Некрасову. – Д.С.) отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел»[16]. Итог первым годам пребывания казаков-некрасовцев на Кубани был впечатляющ уже на том основании, что российские власти всерьез обеспокоились возможностью продолжения Булавинщины уже на землях, подвластных хану. В Канцелярии, например, казанского и астраханского губернатора П.М. Апраксина с особым тщанием собирали сведения о деятельности некрасовских эмиссаров на Дону, действовавших «для возмущения и наговору чтоб привлеч и других к тамошним ворам побежать на Кубань»[17]. Подчеркну особо, что известный Кубанский поход 1711 г. П.М. Апраксина не в последнюю очередь определялся, как свидетельствуют источники, необходимостью защиты от «татарев крымских и кубанских воровских казаков»[18]. Самим некрасовцам выбор места поселения позволил весьма быстро пройти начальный этап адаптации, освоиться, столкнуться (значит, узнать – новый социальный опыт) с местным ногайским населением, вероятно, найти механизмы реализации договорных отношений (на это указывает тот факт, что весьма скоро после своего прихода на Кубань казаки-некрасовцы стали весьма далеко уходить от своих жилищ – между тем как очевиден характер их семейного ухода с Дона[19]).

Скорое оформление нашли, надо полагать, и договорные отношения казаков с тем же Девлет-Гиреем  II, и уже в ходе русско-турецкой войны 1710–1711 гг. (окончательно, впрочем, «замирились тогда Россия и Турция лишь по мирному договору 1713 г.) казаки-некрасовцы, потеснившие в лице Некрасова «старых» казаков Кубани, приняли в ней активное участие на стороне Крыма. Так, из показаний пленного запорожца Л. Васильева в Бахмутской воеводской канцелярии (октябрь 1712 г.) следует, что «Сечь де ныне стоит в урочище Кардашине, от Крыма в одном дне конем. Кошевым состоит вор Костя Гердеенко, а при нем же и казаки донские обретаюца, кои купно с Некрасовым ушли…»[20]. В ходе походов на Украину и другие российские земли некрасовцы захватывали, конечно, и пленных – а сам факт участия их в дележе полона также наводит на мысль о стабилизации их положения на Кубани. Так, характерная, вероятно, история произошла уже в 1711 г., когда по показаниям жителя д. Леонтьевы Буераки (верстах в 50–60 от Троицкого) некрасовские казаки, действуя в союзе с кубанскими татарами, разорили сожгли деревню, а «полон, в том числе и ево, Ивана, взяли ж и привезли на Кубань и розделили по разным аулам, а иных продали туркам на каторги»[21]. Не менее активно участвовали казаки-некрасовцы и на других направлениях. Так, пойманный в 1713 г. казак-запорожец заявил на допросе в Полтаве, что еще в 1711 г. некрасовцы участвовали в совместном походе «кубанской орды» и их, запорожцев, на р. Куму, где и стояли под пятью городами, откуда крымцы и некрасовцы, возглавляемые самим И. Некрасовым, отправились под Азов[22]. Особое внимание обращу на уникальное свидетельство, подтверждающее опосредованную роль Османов в процессах дальнейшей адаптации казаков-некрасовцев на территории Крымского ханства. Речь идет о донесении генерал-майора Шидловского от 28 января 1711 г., адресованного Ф.М. Апраксину: «А все ведомости доносятся в Киев что на наши полки Некрасов с ордою будет, так намерены не только наши полки, чтоб весь и Белгородский разряд разорить и выжечь; перед султаном так обещал учинить (т.е. Игнат Некрасов. – Д.С.), за что многий презент получил»[23].               

Таким образом, уже в самый ранний этап пребывания казаков-некрасовцев на Кубани, датируемый 1708–1712 гг., формируются основы их отношений с местным ногайским населением, правящим в Крыму домом Гиреев, султанами Турции, «старыми» кубанскими казаками, а также основа для сакрализации в дальнейшем личности Игната Некрасова, вероятно, и ставшего первым атаманом  объединенного Кубанского (ханского) казачьего войска.                                                                                                 

Примечания